«Казанова»: Рецензия Киноафиши

Создавая «Казанову», авторы этого милого и легкого костюмированного пустячка, обладающего, впрочем, солидным культурным бэкграундом (недаром над литературной частью трудились такие столпы, как Джеффри Хэтчер и Майкл Кристофер), взяли за образец структуру и тематику ранних шекспировских комедий и насытили получившийся каркас новейшими (сравнительно с XVIII веком, конечно), актуальными, современными и т. п. идеями. Главная из таких идей заключается в том, что женщина – тоже человек, у которого (о, пардон, у которой) должны быть гражданские права, независимость от мужчин, собственный голос в публичной и приватной сфере (то есть, проще говоря, на базаре и дома) и т. д. Чтобы донести эту в высшей степени прогрессивную мысль до умов венецианцев, у коих на уме уже несколько столетий не было ничего святого, главная героиня пишет под псевдонимом Бернардо Гварди философские трактаты, все философское и какое бы то ни было иное содержание каковых, впрочем, исчерпывается ничем не замутненной феминистской пропагандой.

Тут-то и попадается на крючок виновник очередного киноторжества – Джакомо Казанова, прожженный бабник и повеса, не обходящий стороною ни один дом и ни один женский монастырь и на восторженные призывы «Казанова, мое окно открыто!» лениво отвечающий: «Дорогая моя, окон много, а времени так мало!..» Первый раз в жизни герой этой декоративной гендерной феерии по-настоящему влюбляется (последние два слова произносятся с магическим, соответствующим случаю придыханием): его невеста, рассматриваемая всеми как фантастический реликт венецианская девственница, в предвкушении первой – а также второй, третьей, четвертой и тысяча четыреста семьдесят шестой в периоде – брачной ночи уже невольно гнет металлические прутья птичьих клеток и ломает деревянные перила мостов, а он, мятежный, просит руки и сердца главной итальянской феминистки.

Впрочем, за этим стандартным и предсказуемым идейным пируэтом авторы не забывают и о классическом багаже. Отношения Казановы и его слуги Люпо выстроены точь-в-точь по образцу тандема Дон Жуана и Сганареля; главная героиня, в мужском платье явившаяся в суд доказать невиновность возлюбленного, перенеслась в реконструированный Лассе Халльстрёмом 1753 год прямо из «Венецианского купца»; а услание незадачливого низшего звена инквизиторов к туземцам, которые, по выражению заведующего этим учреждением епископа Пуччи в колоритном исполнении Джереми Айронса, «очень изголодались… по религии», образует на невидимом четвертом плане хтонический фон будущего «третьего мира». Однако важнее всего в «Казанове», конечно, не многослойные и хитроумные любовные банальности и не покрывшиеся плесенью стереотипы о женской гражданственности или церкви как главном препятствии свободомыслию: важнее всего то, что, как метко догадались создатели картины, Казанова – не эмпирический индивид, лазающий в женские окошки, а универсальная фигура риторического поля. Казановой может быть кто угодно, любой, кто ощутил себя таковым и нашел силы убедить в этом других. Именно поэтому начинается фильм с одним Казановой, а заканчивается совсем с другим: предыдущий Казанова женится и уплывает вкушать прелестей моногамного союза, последующий Казанова теряет девственность и открывает очередной сезон сладостной охоты (точно такое же наследование роли происходило с другой архетипической фигурой в старом добром английском телесериале «Робин Гуд» 1983–1985 годов: на место погибшего в середине сериала Робин Гуда заступил… новый Робин Гуд). Так что заявление престарелого Казановы в начале фильма о том, что его воспоминания насчитывают десять тысяч страниц и на каждой странице примерно по женщине, не юмористическая гипербола: герой ведет счет не своим личным подвигам, а деяниям теперь уже бессмертного типажа новоевропейской истории и литературы.

Vlad Dracula